— Я бродил по саду под окнами, надеялся тебя повидать. Столько времени там провел, что лучше бы уж лопату захватил — хоть какая-то польза была.
— Любишь огородничать? — хмыкнула я, представив себе лицо сестрицы, когда я объявлю, что влюбилась в садовника. — Этим делу не поможешь.
— Но болтаться у дам под окошками словно сводник какой-то? Лучше уж огородничать. Мария, что нам делать? Чего ты хочешь?
— Не знаю. — Это была совершенная правда. — Мне кажется, я схожу с ума, будь у меня честный друг, лучше бы ему меня связать, пока безумие не пройдет.
— Думаешь, пройдет? — спросил он, словно такая мысль ему никогда в голову не приходила.
— Конечно. Это же просто причуда, страстишка. Ну случилось такое с нами обоими одновременно. Если бы я на тебя положила глаз, а ты бы и внимания на меня не обращал, я бы пострадала маленько, поглядела бы на тебя преданным взором, а потом бы все прошло.
— Мне бы такое пришлось по вкусу, — улыбнулся он. — Может, попробуешь?
— Мы оба скоро будем над собой смеяться.
Я думала, он начнет спорить и возражать. По правде сказать, я надеялась — пусть скажет, это настоящая любовь, а мне должно следовать велению сердца невзирая на то, какую придется платить цену.
Но он только кивнул:
— Страстишка, говоришь? И ничего больше?
Я удивленно взглянула на него.
Уильям вскочил на ноги.
— И когда ты собираешься выздороветь? — спросил он, будто его это нимало не касалось.
Я тоже поднялась — наши тела так близко. Каждая косточка моего тела тянется к нему, что бы я там ни говорила, больше всего на свете мне хочется коснуться его.
— Ну подумай, пожалуйста, — ласково начал он. Губы так близко к моему уху, теплое дыхание касается прядки волос, выбившейся из-под чепца. — Будешь моей любовью, моей женой. Возьмем Екатерину, хорошо? Ее у тебя не отнимут. А когда Анна родит своего, она нам и нашего Генриха отдаст.
— Он не наш Генрих. — Пытаюсь остатками здравого смысла защититься от настойчивого голоса, теплоты дыхания.
— А кто ему первого пони купил? Кто ему первую лодочку вырезал? Кто научил определять время по солнцу?
— Ты, — согласилась я. — Только никому до этого и дела нет.
— Может, ему будет до этого дело.
— Он еще совсем малыш, ничего сказать не может. И Екатерина ничего никогда не скажет. Просто еще одна девчонка Болейн, они ее отправят туда, куда им будет нужно.
— Тогда сама вырвись из плена, и детей мы постараемся спасти. Нечего тебе быть еще одной Болейн. Ни минуты больше. Станешь миссис Стаффорд, единственной и неповторимой миссис Стаффорд, владелицей собственных полей и фермы, научишься отжимать сыр и ощипывать цыплят.
Я рассмеялась, а он поймал мою руку, большой палец ласкает ладошку. Против воли я сжала пальцы, и вот мы стоим, взявшись за руки на теплом солнышке, и мне, словно мечтательной девчонке, подумалось: „Рай земной“.
За спиной послышались шаги. Я выдернула руку, словно обожглась. Резко обернулась. Благодарение Богу, это Георг, а не его жена-шпионка. Брат перевел взгляд с моего пылающего лица на невозмутимую физиономию Уильяма, недоуменно поднял брови:
— Сестра?
— Уильям мне только что объяснил, что моя лошадь прихрамывает, — бросила в ответ первое, что в голову пришло.
— Я уже начал припарки, — быстро вставил Уильям. — Леди Кэри может взять другую лошадку из королевских конюшен, пока Джесмонда не поправится. На пару дней, не больше.
— Ну и отлично, — сказал Георг.
Уильям поклонился, повернулся, чтобы уйти.
Я не сказала ни слова, не задержала его, смелости не хватило, даже перед Георгом, любимым братом, которому я бы любой секрет доверила. Уильям ушел, по спине видно, расстроен и обижен.
Георг заметил, как я гляжу ему вслед.
— Хорошенькая леди Кэри и ее небольшие страстишки? — спросил брат беззаботно.
— Похоже на то, — согласилась я.
— Это и есть никто, ничто и звать никак?
— Да, — уныло кивнула я.
— Не стоит, право, не стоит. Анне сейчас надобно быть непорочной как снег — до брачного дня. Особенно если она уже залезла в постель к королю. Мы теперь все на виду. Если тебе его хочется, потерпи, сестричка, пока Анна не выйдет замуж. Мы с тобой должны быть целомудренней ангелов, ну а Анна — чище шестикрылого серафима.
— Да не собираюсь я с ним в стоге сена валяться, — возразила я. — У меня репутация безупречная, не то что у тебя.
— Тогда скажи ему — пусть перестанет на тебя пялиться, будто хочет съесть живьем. Этот бедняга, похоже, совсем голову потерял.
— Ты так думаешь? — жадно переспросила я. — Правда, Георг?
— Спаси нас Господь. Сдается мне, подлил масла в огонь. Да, взгляд у него совсем безумный. Скажи ему, пусть потерпит, пока Анна не обвенчается и не станет английской королевой. А тогда ты сама себе хозяйка.
Из спальни Анны доносились звуки шумного спора. Георг и я только что вернулись с верховой прогулки, взглянули на свиту Генриха и придворных дам Анны — все притворяются, что вовсе и не слушают, а на самом деле навострили уши и ловят каждое слово из-за толстой двери. Гневный голос Анны, недовольный бас короля.
— Зачем они ей нужны? Ну зачем? Она что, опять вернется ко двору на Рождество? Сядет на мое место, а меня выкинут отсюда, теперь, когда вы меня добились?
— Анна, Бога ради!
— Нет, если бы вы меня любили, мне бы и спрашивать не пришлось! Как я могу ехать во Францию в каких-то побрякушках, а не в украшениях, подобающих королеве? Что вы думаете — повезете меня во Францию, маркиз с парой дешевых бриллиантиков?