— Ты заболела?
— Хуже, все пропало.
— Какая жалость. — Легкий тон беззаботной, самовлюбленной юности.
— Ничего! — Я слабо рассмеялась, потом сказала серьезно: — Я эту постель сама себе постелила.
Бросила на кровать дорожный плащ. Тут она заметила торчащий живот, в ужасе отпрянула.
— Да, да, я беременна. И замужем, если это ты хочешь узнать.
— А королева? — прошептала она, прекрасно зная, как и все при дворе, — моя сестрица ненавидит беременных женщин.
— Не слишком довольна.
— А кто твой муж?
— Уильям Стаффорд.
Огонек в глазах дал понять, она давно знает, только молчала все это время.
— Я за тебя так рада. Он такой привлекательный и добрый… Мне всегда казалось, он тебе по нраву. Так все эти ночи…
— Да, — перебила я ее.
— А что теперь будет?
— Придется нам справляться самим, без помощи. Поедем в Рочфорд. Там у него маленькая ферма. Нам этого хватит.
— Маленькая ферма? — Мадж ушам своим не верила.
— Да. — Я вдруг почувствовала — мне все нипочем. — Почему бы и нет. Живут же люди не только в дворцах и замках. Под всякую музыку можно танцевать, не только под придворные лютни. Не придется дни и ночи напролет дожидаться короля и королевы. Я всю жизнь провела при дворе, молодость прошла напрасно. Жалко, конечно, придется жить в бедности, но о придворном житье не пожалею ни на минуту.
— А твои дети?
От этого вопроса вся моя наигранная радость улетучилась, как от удара в живот. Ноги подломились, я осела на пол, застыла, будто пытаясь удержать рвущееся из груди сердце.
— Да, дети, — прошептала я.
— Они останутся у королевы?
— Да. Ей нужен мой сын. — Что тут продолжать, только горечь изливать. Конечно, ей нужен мой, потому что своего нет. Она уже все у меня забрала, она всегда все отнимает, что только можно отнять. Мы — сестры и злейшие соперницы, ничто не может нас остановить — едим глазами чужую тарелку, вдруг там порция побольше. Анна хочет меня наказать за то, что отказалась танцевать в ее тени. Сестра знает — это единственный штраф, который я не в силах заплатить.
— По крайней мере, от нее избавлюсь. И от семейного честолюбия.
— Избавишься, да. Но ради чего? — Мадж смотрит на меня широко открытыми глазами ничего не знающего о жизни несмышленыша.
Анна тут же объявила всем, что я уезжаю. Отец с матушкой отказались даже попрощаться со мной. Только Георг пришел на конюшню поглядеть, как привязывают к повозке мои сундуки, как Уильям подсаживает меня в седло и вскакивает на своего коня.
— Пиши мне, — попросил Георг, хмурый, расстроенный. — Сможешь держаться в седле, хватит сил на дорогу?
— Да.
— Я о ней позабочусь, — заверил брата Уильям.
— Нельзя сказать, что ваша забота ей слишком помогает, — оборвал его Георг. — Будущее погублено, пенсии больше нет, при дворе запретили появляться.
Я заметила — рука Уильяма крепче сжала поводья, конь вздрогнул.
— Не моя вина. — Голос у мужа спокойный. — Злоба и честолюбие королевы и семейства Болейн. Всякая другая семья позволила бы Марии выйти замуж по ее выбору.
— Прекратите! — Я не дала времени Георгу ответить.
Брат тяжело вздохнул, склонил голову.
— Да, с ней не лучшим образом обращались, — признался он. Посмотрел на Уильяма, сидевшего высоко над ним на громадном коне, улыбнулся грустной, но полной очарования болейновской улыбкой. — У нас были другие цели. Кому какое дело до ее счастья.
— Я знаю, — кивнул Уильям. — Но мне есть дело до ее счастья.
— Хотел бы я понять ваш секрет истинной любви, — тоскливо продолжал Георг. — Вот скачете неизвестно куда, на край света, а посмотреть на вас — так вам только что графство пожаловали.
Я взяла мужа за руку, крепко сжала его ладонь.
— Я нашла того, кого люблю. Мне в жизни не отыскать того, кто любил бы меня сильнее, не найти человека честнее.
— Тогда езжайте! — Брат снял шляпу, глядя на тронувшуюся вперед повозку. — Езжайте и будьте счастливы. А я постараюсь выхлопотать тебе право вернуться и снова получать пенсию.
— Только детей, мне больше ничего не надо.
— Поговорю с королем, когда смогу. И ты ему напиши. Нет, лучше напиши Кромвелю, а я поговорю с Анной. Это не навеки. Ты вернешься, да? Ты вернешься?
Какой странный голос, не то что он обещает мне возвращение в центр мироздания, нет, он не может жить без меня.
Будто он — не осыпанный милостями короля придворный, а маленький мальчик, которого бросили одного в этом страшном месте.
— Береги себя. — Меня вдруг прохватил тревожный озноб. — Избегай дурной компании и присматривай за Анной.
Я не ошиблась. Ему действительно страшно — по лицу ясно.
— Я постараюсь. — В голосе наигранная уверенность. — Я постараюсь!
Повозка выкатилась из-под арки ворот, следом мы с Уильямом — бок о бок. Я оглянулась посмотреть на Георга — такой молоденький вдруг и так далеко. Он помахал мне, прокричал что-то — из-за скрипа колес и стука копыт по брусчатке не разобрать.
Мы выезжаем на дорогу, Уильям пускает лошадь в галоп, пусть обгонит повозку, нечего трястись в пыли позади. Моя лошадка тоже прибавила ходу, но я сдерживаю ее, заставляю идти шагом. Утираю перчаткой невольную слезинку, Уильям испытующе смотрит на меня.
— Сожалеешь? — спрашивает ласково.
— Нет, просто боюсь за него.
Он кивает. Он знает довольно о Георге и не станет заверять меня понапрасну, что брату ничего не грозит. Отношения Георга с сэром Франциском, их сомнительные дружки, пьянство, азартные игры, таскание по публичным домам ни для кого больше не секрет. Придворные теперь куда более открыто пускаются во все тяжкие, и Георг всегда впереди.