Другая Болейн - Страница 47

Но вместо этого я была счастливицей Болейн, одаренной всеми благами, а главное, королевским благоволением. Кто знает, где пройдут границы земель моего сына, кто знает, как высоко суждено ему подняться?

Лето 1524

Когда пришел июнь, я перестала показываться на людях, готовясь к родам. У меня была затененная комната, увешенная гобеленами. Мне не полагалось ни видеть свет, ни дышать свежим воздухом, пока не пройдут шесть долгих недель после рождения ребенка. Получается, мне придется оставаться в четырех стенах два с половиной месяца. При мне будут матушка и две повивальные бабки, пара служанок и одна горничная. За дверью комнаты по очереди дежурят два знахаря, ожидая, когда их позовут.

— Пусть Анна тоже будет со мной, — попросила я матушку, оглядывая затемненную комнату.

Та нахмурилась:

— Отец приказал ей оставаться в Гевере.

— Ну пожалуйста, это так долго, мне с ней будет веселей.

— Хорошо, пускай тебя навестит, — решила мать. — Но мы не можем ей позволить присутствовать при рождении королевского сына.

— Или дочери.

Она осенила мой живот крестным знамением и шепнула:

— Проси Господа послать тебе мальчика.

Я больше ничего не сказала, довольная, что удалось выпросить визит сестры. Она приехала на один день и осталась на два. Анна настолько скучала в Гевере, так злилась на бабушку, так хотела оттуда уехать, что даже затемненная комната и сестра, убивающая время за шитьем маленьких распашонок для королевского бастарда, оказались немалым развлечением.

— Была на ферме при усадьбе? — спросила я сестру.

— Нет, только мимо проезжала.

— Мне просто интересно, какой у них урожай клубники.

Она пожала плечами.

— А ферма Петерсов? Не пошла туда на стрижку овец?

— Нет.

— А сколько мы собрали урожая в этом году?

— Не знаю.

— Анна, чем же ты тогда там занимаешься?

— Читаю. Музицирую. Сочиняю песни. Езжу верхом каждый день. Работаю в саду. Чем еще можно заниматься в деревне?

— Я посещала разные фермы.

Сестра только вскинула брови:

— Они все одинаковые. Трава растет — вот и все.

— А что ты читаешь?

— Богословие, — бросила она. — Слышала о Мартине Лютере?

— Конечно слышала. — Я просто остолбенела. — Слышала достаточно, чтобы знать — он еретик и книги его запрещены.

Анна улыбнулась, будто знала какой-то особый секрет:

— Кто сказал, что он еретик? Все зависит от точки зрения. Я прочла все его книги и многих других, кто думает, как он.

— Ты уж лучше об этом молчи. Мать с отцом узнают — ты читаешь запрещенные книги, тебя снова ушлют во Францию или еще куда подальше, с глаз долой.

— На меня никто не обращает внимания, — отмахнулась сестра. — Твоя слава меня совершенно затмила. Существует только один способ привлечь к себе внимание семьи — забраться в постель к королю. Чтобы семья тебя любила, надо стать шлюхой.

Я сложила руки на необъятном животе и улыбнулась, ее ядовитые слова меня совершенно не трогали.

— Вовсе не обязательно меня щипать из-за того, что моя звезда меня туда привела. Тебе никто не приказывал заводить шашни с Генрихом Перси и навлекать на себя позор.

На мгновенье с прекрасного лица упала маска, и я увидела тоскующие глаза.

— Ты о нем что-нибудь слышала?

Я покачала головой:

— Даже если бы он и написал, мне этого письма не увидать. Думаю, все еще сражается с шотландцами.

Она крепко сжала губы, пытаясь сдержать стон.

— Боже, а вдруг его ранят или убьют?

Я почувствовала, как младенец шевельнулся, положила теплые ладони на растянувшуюся кожу живота.

— Анна, что тебе до него?

Ресницы опустились и скрыли горящие глаза. Сестра ответила:

— Конечно, мне до него и дела нет.

— Он теперь женатый человек. А ты, если хочешь вернуться ко двору, должна о нем крепко-накрепко позабыть.

Анна указала на мой живот и откровенно сказала:

— В этом-то и беда. Вся семья только и занята возможностью рождения королевского сынка. Я написала отцу десяток писем, а в ответ получила только одну записку от его секретаря. Он про меня совершенно забыл. Ему до меня и дела нет. Все, что его волнует, — ты да твой толстый живот.

— Скоро мы все узнаем. — Я старалась казаться спокойной, но на самом деле меня пронзал страх. Если родится девочка, сильная и здоровенькая, Генрих должен быть счастлив — он докажет всему миру, что может произвести потомство. Но ведь король — не обычный человек. Он хочет показать всему миру произведенного им здоровенького мальчишку. Он хочет показать всему миру своего сынка.

Родилась девочка. Столько месяцев надежд и ожиданий, особые службы в церкви — в Гевере и в Рочфорде, ничего не помогло — родилась девочка.

Моя маленькая девочка! Чудесный сверточек с ручками такими маленькими, что казались лапками крошечного лягушонка, с глубокой синевой глаз, напоминающей ночное небо Гевера. На макушке волосики такие черные, чернее не придумаешь, совсем не золотисто-рыжие кудри Генриха. Ротик — просто розовый бутон, так и хочется поцеловать. Она зевала — ну прямо король, утомленный постоянными восхвалениями. Она плакала — и по розовым щечкам текли настоящие слезки, словно у государыни, которую лишили законных прав. Когда я ее кормила, крепко прижимая к себе, в восторге от того, с какой силой она сосет грудь, крошка надувалась, как маленький ягненок, и засыпала, словно пьяница, отвалившийся от кружки медового вина.

Я не спускала ее с рук. Ко мне приставили кормилицу, но я схитрила и сказала, ужасно болит грудь, просто необходимо кормить самой, и малышку у меня не забрали. Я в нее просто влюбилась. Я настолько ее полюбила, что никак не могла себе представить — чем она могла быть лучше, родись она мальчиком.