Другая Болейн - Страница 50

Мне, благодарение Богу, удалось от всего этого на время избавиться, я была рада-радешенька медленно ехать по узким дорогам Кента. Анна встретила меня посреди чисто прибранного двора замка Гевер, лицо черно, словно летняя гроза.

— Ты, должно быть, сошла с ума, — закричала она вместо приветствия. — Что ты тут делаешь?

— Решила провести тут лето, привезла малышку. Мне надо отдохнуть.

— Не похоже, чтобы ты нуждалась в отдыхе. — Она внимательно меня оглядела и с видимой неохотой добавила: — Выглядишь просто красавицей.

— Посмотри лучше на нее. — Я отогнула уголок кружев, чтобы стало видно маленькое личико Екатерины. Она почти все время спала, укачиваемая мерным движением повозки.

Анна из вежливости поглядела на девочку и без особого энтузиазма сказала:

— Миленькая. Но почему ты ее сюда не прислала с кормилицей?

Я вздохнула — Анну не убедишь, что на свете бывают места лучше королевского двора. Я вошла в залу, передала малышку на руки няньке — пусть поменяет пеленки.

— Потом принесешь ее мне обратно, — напомнила я.

Уселась в одно из резных кресел подле большого стола в зале и улыбнулась Анне, стоявшей рядом с нетерпеливым выражением лица — поскорее бы начать допрос.

— Мне до двора особенного дела нет, — прямо объяснила я. — Я нянчу малышку, тебе этого не понять. Мне вдруг будто открылось, в чем на самом деле заключен смысл жизни. Не в благоволении короля или борьбе за лучшее место при дворе. Ни даже в том, чтобы еще немножко поднять престиж нашего семейства. Все это пустяки. Я хочу, чтобы она была счастлива. Не желаю, чтобы ее отослали неизвестно куда, как только она научится ходить. Хочу сама за ней ухаживать, учить ее всему. Хочу, чтобы она выросла здесь, глядя на реку, поля, ивы на заливных лугах. Я не хочу, чтобы она росла чужестранкой в своей родной стране.

Анна не могла взять в толк, о чем я говорю.

— Но она же еще совсем малютка. Может умереть. У тебя будет еще дюжина детей. Ты так себя собираешься вести с каждым из них?

От этих слов я испуганно вздрогнула, но она даже не заметила.

— Не знаю, не знаю, почему я все это ощущаю, но так оно и есть, Анна. Драгоценней этой малышки ничего нет на свете. Она важнее всего остального. Я ни о чем не могу думать — только о ее здоровье и благополучии. Когда она плачет — это как нож прямо в сердце. Не могу вынести даже мысли о том, что она плачет. Я хочу наблюдать, как она растет, а не быть где-то вдали.

— А что говорит король? — Анна, истинная Болейн, желала все знать о короле.

— Я с ним об этом не говорю. Он доволен, что я уехала на лето и отдыхаю. Ему хочется только охотиться. Его прямо гложет охотничья лихорадка. Так что он особенно не возражал.

— Особенно не возражал? — недоверчиво переспросила сестра.

— Совсем не возражал, — поправилась я.

Анна, прикусив палец, кивнула. Я прямо видела, ее мозги пытаются вычислить, какая ей от этого выгода.

— Ну, хорошо. Если тебя не заставляют оставаться при дворе, мне-то уж не о чем беспокоиться. С тобой, видит Бог, тут будет повеселее. Будешь болтать с несносной старухой, а я немножко отдохну от ее бесконечного ворчанья.

— Ты совсем потеряла уважение к старшим, Анна, — улыбнулась я.

— Это уж точно. — Сестра уселась на высокий табурет. — Давай выкладывай все новости. Расскажи мне о королеве, а еще я хочу знать, что Томас Мор думает о этих новых веяньях в Германии. И какие планы относительно французов? Снова будет война?

— Прости, дорогая. — Я покачала головой. — Вчера мне кто-то обо всем этом рассказывал, да только я не слушала.

Она недовольно фыркнула и вскочила на ноги. Сказала раздраженно:

— Хорошо, хорошо, расскажи мне о младенце. Это ведь тебе интересно? Ты же все время сидишь повернув голову, будто слушаешь ее, а не меня. До чего же нелепо. Повернись сейчас же. Нянька не принесет ее обратно быстрее от того, что ты, как гончая, прислушиваешься к каждому писку.

Я расхохоталась, настолько правдиво было это сравнение.

— Это как влюбленность. Мне все время хочется ее видеть.

— Ты всегда влюблена, — сердито заметила сестра. — Ты как огромный кусок масла, все время источаешь любовь то к одному, то к другому. Сначала был король, и нам от этого немало досталось. Теперь младенец, от которого семье ни малейшей пользы. Но тебе и дела нет. Чувства из тебя просто сочатся — страсти, желания. Ты прямо выводишь меня из равновесия.

Я улыбнулась:

— Зато ты полна честолюбия.

— Конечно, а чего же еще? — У нее даже глаза засияли. Между нами, казалось, пролетел дух Генриха Перси.

— Даже не хочешь спросить, видела ли я его? — Жестокий вопрос, я надеялась увидеть боль в ее глазах, но, к своему неудовольствию, ничего подобного не заметила. Лицо оставалось холодным и спокойным, похоже, она больше по нему не рыдает, а может, и вовсе никогда не рыдала ни об одном мужчине.

— Нет. Можешь им сказать, когда спросят, что я его имени даже не упоминала. Он ведь сдался, да? Женился на другой.

— Он думал, ты о нем позабыла.

Сестра отвернулась.

— Будь он настоящим мужчиной, не разлюбил бы меня. — Голос хриплый. — Я бы на его месте никогда не женилась, покуда та, кого я люблю, свободна. Он сдался, он меня не удержал. Я его никогда не прощу. Он для меня умер. И я для него умерла. Я только хочу выбраться из этой могилы и вернуться ко двору. Мне только одно и осталось — честолюбие.

Анна, бабушка Болейн, малышка Екатерина и я провели лето вместе в вынужденной близости. Я отдохнула и окрепла, боли внизу живота, мучившие меня после родов, прошли. Теперь я снова могла скакать на лошади каждый день. Я объездила всю долину, поднималась по холмам Уэльда, наблюдая, как зазеленели травы на полях после первого покоса, как овечья шерсть становится белее и мягче после первой стрижки. Желала жнецам доброго урожая, когда они выходили с серпами на пшеничные поля, глядела, как они нагружают зерном повозки, идущие в амбары и на мельницу. Вечерами мы ели зайчатину, жнецы пустили собак в последнюю несжатую полоску, где укрывались зайцы. Я видела, как маленьких телят отделяют от коров, и мои груди болели от сочувствия, когда я следила за дойными коровами, которые пытались пробиться через толстую изгородь, тыкались головой в ворота и, горестно мыча, призывали своих детенышей.