Другая Болейн - Страница 96

— А его ты трогаешь?

— Да. Ему так хочется, никак нельзя отвертеться. Иногда… — Она встала, вышла на середину комнаты. — Достает эту свою штуковину и сует мне прямо в руку. Я его за это просто ненавижу. Оскорбление какое-то, да и только, так меня использовать, а еще… — От гнева она не могла и слова сказать. — Получает свое удовольствие и бьет струей, словно кит дурацкий, грязно, липко, а мне думается… — Сестра ударила себя кулаком по ладони. — Мне думается: „Боже, Боже, мне позарез нужен сын, а тут все пропадает“. Не в ладони этому быть, а в животе… Прости Господи! Не только страшный грех, но и глупость полная.

— Этого добра там всегда хватает, — деловым тоном утешила я сестру.

Она бросила на меня затравленный взгляд:

— А вдруг меня не хватит? Сейчас ему только дай, что меня полапать, но он уже три года дожидается. Что, если еще три года придется ждать? Как я тогда буду выглядеть? Смогу ли еще зачать? Ему, может, всего этого будет и до шестидесяти хотеться, а мне?

— Значит, правильно он о тебе думает. Шлюха и есть, со всеми своими уловками.

Анна покачала головой:

— Приходится все время его распалять, как же иначе. Нелегко одновременно и тащить к себе, и удерживать на расстоянии.

— Ты еще много чего можешь сделать, — предложила я.

— Научи меня.

— Пусть он на тебя поглядит.

— Поглядит на меня? Зачем?

— Дай ему на себя полюбоваться, когда сама себя трогаешь. Он это любит, в такой восторг приходит, чуть не рыдает, похотливый козел.

— Стыдно. — Похоже, сестренка совсем смутилась.

Я только расхохоталась.

— Дай ему на себя попялиться, пока раздеваешься, одну вещичку за другой, и помедленней. А под конец задери сорочку и пальцы засунь сама понимаешь куда, а ноги раздвинь, пусть смотрит.

— Нет, не могу, ни за что… — покачала она головой.

— А еще лучше — орудуй ртом. — Сестру аж передернуло, а я постаралась скрыть удовольствие — уж больно мне нравился ее смущенный вид.

— Что? — Она смотрела на меня с нескрываемым отвращением.

— Встань перед ним на колени и засунь эту штуку себе в рот. Он это тоже любит.

— А ты все это делала? — Она даже носик наморщила от любопытства.

Я глянула ей прямо в глаза:

— Я была его шлюхой, братец в результате получил неплохое назначение, отец стал весьма состоятельным человеком. Уложи короля на спинку, потом поцелуй покрепче, начни с губ, и так до самого конца, и полижи хорошенько, как кошка сметану. А эту штуку в рот и пососи.

Любопытство мешалось на лице Анны с омерзением.

— Ему это нравится?

— Да, — честно ответила я. — Не то слово как нравится, ему-то одно удовольствие, не хуже всего остального. Ты, сколько хочешь, можешь изображать, как тебе противно, что ты выше этого, но если собираешься, словно обыкновенная шлюшка, удерживать его своими уловками, сначала им научись.

Тут мне показалось — она сейчас взорвется, но сестра сидела тихо и только кивала.

— Королеве небось ничем подобным заниматься не приходилось, — с негодованием произнесла она наконец.

— Конечно не приходилось. — На минуту выплеснулось и мое хорошо скрываемое негодование. — Но она его дражайшая супруга, на которой он женился по любви, а мы с тобой просто две шлюхи.

Какие уж уловки применяла Анна, не знаю, но король вроде доволен. Зато сестра в постоянном раздражении. В один прекрасный день я открыла дверь комнаты при спальне, и на меня обрушилась гроза.

Когда я вошла, Генрих стоял лицом к двери, бросил на меня взгляд полный мольбы. Я застыла словно пораженная громом — Анна кричала на короля. Она повернулась спиной и не слышала, что кто-то вошел, сестра была в такой ярости, что ничего не замечала. Кроме своих слов.

— И что я узнаю — она, она все еще чинит ваши рубашки, какая насмешка надо мной! Разложила их перед моим носом и велела вдевать ей нитку в иголку. При всех фрейлинах приказала мне вдевать нитку в иголку, будто я какая-то белошвейка.

— Я ее не просил…

— И как тогда это произошло? Она сама пошла в ваши комнаты и украла ночью ваши рубашки? Может, слуга их утащил и передал ей? Или вы сами ходите во сне по ночам и так они к ней попали?

— Анна, она моя жена и чинит мне рубашки вот уже двадцать лет подряд. Мне и в голову не пришло — ты будешь возражать. Но я ей скажу — с сегодняшнего дня пусть больше этим не занимается.

— Вам в голову не пришло, что я буду возражать? Почему бы вам не вернуться к ней в постель и не посмотреть, буду ли я возражать на это? Я шью не хуже ее, а по правде сказать, куда лучше. К тому же я не такая близорукая старуха и мне не нужна помощница — нитку в иголку вдевать. Но вы мне не принесли свои рубашки. Вы меня оскорбили… — Ее голос прервался. — Унизили перед целым двором, отдав ей ваши рубашки… — Негодование сестры только нарастало. — Так можно было всему свету объявить — вот эта женщина моя жена и я ей доверяю, а это моя любовница, хороша для ночной забавы, да и только.

— Богом клянусь… — начал король.

— Богом клянусь, вы меня ужасно оскорбили, Генрих.

Ее дрожащий голосок привел его в полнейшее уныние. Король попытался ее обнять, но Анна только головой покачала:

— Нет, нет, я к вам не побегу, думаете, поцелуем можно все поправить и я все позабуду, будто ничего не было? Нет, было, было, так легко не позабудется.

Она поднесла ладонь к глазам, прошла мимо него, открыла дверь спальни и скрылась там, даже не взглянув на короля. Мы оба молчали, дверь хлопнула, ключ повернулся в замке.

Мы с королем переглянулись.